Я бесстрашно стою на виду, где она и остальной мир могут видеть меня. Они могут изучать меня, как пожелают, но все, что увидят — тихую и скромную женщину, с прядками первого легкого снега прожитых лет в моих волосах. Старость все еще, несомненно, далеко, но сегодня я чувствую ее неустанное приближение. Я знаю, что мой запас времени, чтобы закончить начатое, уже на исходе. И из-за этого визита двух детективов придется отклониться от избранного пути, чего я не ожидала.
Два детектива, наконец, ушли с улицы. Вернулись к охоте.
— Какие-то проблемы, Сифу?
— Не знаю. — Я оборачиваюсь, чтоб посмотреть на Беллу, и в который раз поражаюсь, до чего безупречна и молода ее кожа, даже в ярком свете, бьющем через окно. Единственный изъян — шрам на подбородке, следствие невнимательности во время спарринг-тренировки. Это была ошибка, которая больше не повторилась. Она держится прямо, бесстрашно и уверенно. Возможно, чересчур уверенно, на поле боя высокомерие может стать фатальным.
— Зачем они сюда приезжали? — спрашивает она.
— Они детективы. Их работа — задавать вопросы.
— Ты узнала что-нибудь еще о женщине? Кто она такая, кто ее послал?
— Нет, — я снова смотрю в окно, на прохожих, идущих по Харрисон-авеню. — Но кем бы она ни была, она знала, как меня найти.
— Она не станет последней, — мрачно произносит Белла.
Ей нет необходимости предупреждать меня; мы обе знаем — спичка зажглась, и запал уже горит.
В своем кабинете я опускаюсь в кресло и рассматриваю фотографию в рамке на моем столе. Мне не обязательно смотреть на это фото, настолько крепко изображение врезалось в память. Я беру его в руки и улыбаюсь. Я знаю точную дату, когда был сделан этот снимок, потому что это был День Рождения моей дочери. Матери могут забыть многое, но мы всегда помним день, когда родились наши дети. Но фото Лоре четырнадцать. Мы стоим вместе перед Бостонским Симфоническим Дворцом, куда мы ходили слушать выступление Джошуа Белла. Весь месяц перед концертом Лора только и говорила, Джошуа Белл то, Джошуа Белл се. Разве он не красавчик, мамочка? Не правда ли, его скрипка практически поет? На фото Лора все еще сияла оттого, что увидела выступление своего кумира. Мой муж, Джеймс, тоже был с нами в тот вечер; его нет ни на одном нашем фото, потому что он всегда держал фотоаппарат. Как бы мне сейчас хотелось хотя бы разок забрать фотоаппарат из его рук и сделать снимок любимого лица в очках. Но в мою голову никогда не приходила мысль о том, что эта возможность, такая драгоценная, внезапно исчезнет. Поэтому его улыбка живет только в моей памяти, его образ застыл в возрасте тридцати семи лет. Мой вечно молодой муж. Слеза капает на рамку, и я возвращаю фотографию на стол.
Их обоих уже нет. Сначала дочь, потом мужа вырвали из моих рук. Как можно жить, когда твое сердце дважды вырезали из груди? Тем не менее, я здесь, все еще жива, все еще дышу.
Пока что.
— Я очень хорошо помню резню в «Красном Фениксе». Это был классический случай амока, — психолог-криминалист доктор Лоуренс Цукер откинулся на спинку стула, глядя поверх стола на Джейн и Фроста тем проникающим взглядом, который всегда заставлял Джейн чувствовать себя неуютно. Хотя Фрост сидел рядом с ней, казалось, Цукер смотрел только на нее, взгляд сканировал ее разум, выискивая тайны, словно Джейн была единственным предметом его любопытства. Цукер уже знал слишком много ее секретов. Он был свидетелем ее тернистого восхождения в убойном отделе, когда Джейн еще была единственной женщиной среди двенадцати детективов и боролась за то, чтобы ее признали равной. Он знал о ночных кошмарах, преследовавших ее после серии особо жестоких убийств, совершенных преступником по кличке Хирург. И он знал о шрамах, которые навсегда остались на ее ладонях, в которые этот убийца воткнул скальпель, пронзив ее плоть. Всего одним взглядом Цукер проник сквозь все ее баррикады к внутренним ранам, и Джейн злилась на то, какой уязвимой это заставило ее себя почувствовать.
Она сосредоточилась на открытой папке, лежащей на столе. Там хранился его отчет о «Красном Фениксе» девятнадцатилетней давности, в том числе психологический портрет Ву Вэйминя, китайского повара, ответственного за стрельбу. Она знала, Цукер был дотошным и обстоятельным клиницистом, чьи исследования иногда простирались на бесконечные десятки страниц, поэтому Джейн удивилась появлению столь тонкой папки.
— Это весь ваш отчет? — уточнила она.
— Это все, что я внес в расследование. Включает в себя посмертный психологический портрет мистера Ву, а также четыре отчета о жертвах. Копия всего этого должна храниться в архиве управления полиции Бостона. Детектив Ингерсолл вел это дело. Вы говорили с ним?
— Он уехал из города на всю неделю, и у нас не было возможности связаться с ним, — ответил Фрост. — Его дочь говорит, что он где-то на севере, на какой-то рыбацкой турбазе, где нет сотовой связи.
Цукер вздохнул:
— Должно быть, отставка идет ему на пользу. Кажется, он ушел из полиции давным-давно. Как он сейчас, в свои семьдесят?
— Которые для копа идут за сто десять, — с улыбкой произнес Фрост.
Джейн заставила их вернуться к главной теме:
— Другим детективом, расследовавшим эти убийства, был Чарли Стейнс, но он умер. Поэтому надеемся, что вы могли бы поделиться своим взглядом на дело.
Цукер кивнул:
— Картина произошедшего стала ясна уже на месте преступления. Мы знаем, что повар, китайский иммигрант по имени Ву Вэйминь, вошел в обеденный зал и принялся стрелять по четверым людям. Первым погибшим был мужчина по имени Джоуи Гилмор, который заскочил заказать еду на вынос. Жертвой номер два был официант, Джеймс Фэнг, считавшийся близким другом повара. Жертвы три и четыре — супружеская пара Мэллори, которые сидели за столиком. В финале повар вошел в кухню, приставил оружие к виску и покончил с собой. Это был случай амока с последующим самоубийством.